Авторы статьи обратились к изучению вигилантизма, специфической формы гражданской активности, историю которого можно проследить с XIX в. и который в эпоху цифровизации приобретает новые характеристики. Цифровой вигилантизм как достаточно оформившееся социальное явление не только в мировой практике, но и в России, нуждается в анализе его структуры, целей, мотивации, интересов и ценностей членов различных сообществ для определения тенденций изменения гражданского общества в условиях цифровых трансформаций. Цифровые вигиланты, стремящиеся к регулированию представлений о «нормальности» поведения, используя агрессивные, граничащие с экстремистскими формы взаимодействия в социальных сетях, претендуют на роль значимого субъекта публичной политики. Легитимируя (за счет наращивания числа лайков) альтернативную систему определения нарушителей, преступников, жертв и наказаний, они не только стремятся к перехвату инициативы по формированию публичных ценностей, но зачастую игнорируют и замещают структуры государства. При этом они все чаще оказываются не безымянными мстителями, а скорее индивидами, стремящимися заявить о себе и добиться через разжигание конфликта не только собственных целей, но и определенной популярности или «сетевой власти», которая хорошо монетизируется. Авторы анализируют поведенческие паттерны наиболее известных сообществ («Лев Против», «СтопХам», «Хрюши против», «АнтиДилер»), их активность в социальной сети ВКонтакте и в YouTube и предпринимают попытку типологизации российского вигилантизма. В статье делается вывод о том, что для системы публичной власти не исключена возможность взаимодействия с такими движениями (как в онлайн-, так и в оффлайнформатах) в случае, если для них будут установлены рамки (процедуры, правила), которые определят их вспомогательные функции (оповещение, информирование, пропаганда). Разрастание вигилантских движений и демонстрация ими прямого насилия является значимым индикатором неэффективности системы публичного управления, снижения уровня легитимности и поддержки ее институтов, свидетельствует о повышении риска потери государственной управляемости.