В структуре культурной памяти представителей русской культуры практически отсутствуют элементы, превосходящие своей древностью Крещение Руси в 988 году. Скажем, даже факт так называемого Фотиева крещения, имевшего место в 860-е годы, т. е. более чем за век до общепризнанного начала русской культуры, известен только специалистам и не включается в структуру коммемораций. Тем более в структуру русских коммемораций не входит история Византии. Этот факт удивителен в сравнении с несоизмеримо большей пластичностью культурной памяти других европейских народов. Скажем, ничего не мешает французской культурной памяти вмещать в себя память о битве при Алезии, состоявшейся между римлянами и галлами в 45 г. до н.э., а итальянцам время от времени считать себя наследниками Древнего Рима. Более того, ничего не мешает русской культурной памяти признавать современных итальянцев наследниками Рима, а современных французов — наследниками как галльской, так и латинской культур, но при этом упускать из виду факт собственной преемственности по отношению к византийской культуре. Чем обусловлена такая избирательность культурной памяти, пренебрегающая как тщеславным стремлением считать собственную историю более древней, так и результатами научных исследований? Первый ответ даётся болгарскими исследователями [1] [2], утверждающими, что образ Византии на уровне культурной памяти представляет собой комплекс стереотипов. Этот комплекс сформировался на Западе Европы в совершенно определённом историческом контексте и был усвоен восточноевропейскими культурами, не будучи подвергнут критическому осмыслению.
Казалось бы, расцвет в XIX веке отечественной византинистики не мог не способствовать распространению в культуре научного знания о Византии, а участие Российской империи в решении Восточного вопроса не могло не способствовать распространению в русской культуре таких представлений о Византии, которые должны были бы разрушать идеологию «чёрного мифа». Отчасти так оно и было. Крайне отрицательным оценкам роли Византии в русской и мировой истории, которые, вероятно под влиянием Э. Гиббона и Вольтера, давали П.Я. Чаадаев и А.И. Герцен, было уже во второй половине XIX в. противопоставлено крайне комплиментарное по отношению к Византии мнение К.Н. Леонтьева. Тем не менее, если даже последствия чёрного мифа и были преодолены в русской культуре XIX-XX веков, то нельзя сказать, что Византия заняла то место в структуре культурной памяти русских, которое соответствовало бы её роли, убедительно описанной в исследованиях византинистов. Создаётся парадоксальная ситуация: в культурной памяти русских Византия по-прежнему остаётся пустым пространством, слепым пятном.
Наш тезис состоит в следующем: не столько «чёрный миф о Византии», сколько структура коммемораций, свойственная отечественной культурной памяти, не позволяет представителям русской культуры воспользоваться своим правом на византийское наследство. Неоднократно в истории русской культуры возникали ситуации, при которых византийское наследство могло рассматриваться в качестве нежелательного. Наиболее яркий пример такого рода — реакция на заключение Ферраро-Флорентийской унии в XV веке. Уния Константинополя с Римом, пусть и кратковременная, пусть сразу отвергнутая Вселенской Церковью, тем не менее стала поводом для наполнения эсхатологическим и мессианским содержанием идеи Третьего Рима. Можно предположить, что и в современной русской культуре содержатся элементы, не допускающие включение памяти о Римской империи в структуру современной культурной памяти. Среди такого рода элементов отметим два. Во-первых, стереотип «молодого народа», сформулированный в полемике западников и славянофилов в первой половине XIX века. Этот стереотип до сих пор эксплуатируется русской культурой, вероятно, как элемент идеологии прогресса. Во-вторых, стереотип «самостоятельного народа», безусловно претерпевающего разнообразные влияния, но неизменно сохраняющего свою уникальность. Оба эти стереотипа являются идеологемами, не выдерживают критического подхода, однако это не мешает им играть важную роль в отчуждении византийского наследства. Кроме того, дело не только в характере конкретных стереотипов — решающую роль в принятии или изоляции определённого элемента культурной памяти играет характер всей системы коммемораций. Скажем, в XVI-XVII веках тот же стереотип молодого народа не мешал, а наоборот, способствовал включению Византии в структуру русских коммемораций.
Литература:
1) Angelov Dimiter G., Byzantinism: The Imaginary and Real Heritage of Byzantium in Southeastern Europe, in Dimitris Keridis, Ellen Elias-Bursać, Nicholas Yatromanolakis, New approaches to Balkan studies, Brassey's, 2003. Pp. 3-23.
2) Zlatkova J., Byzantism and Slavdom: Political Ideology of Constantine Leontiev // International Scientific Conference Cyril and Methodius: Byzantium and the World of the Slavs. Thessaloniki 2015. Pp. 121-131.
