Общая цель проекта на весь период его реализации (2018-2020) – выявление культурной и языковой специфики функционирования антропонимов в русской словесности XVIII века. В 2018 году главная задача состояла в сборе и систематизации избранных участниками проекта разнородных материалов. Антропонимы рассматривались в границах идиостиля одного автора (Ломоносова, Сумарокова, Петрова, Державина, Карамзина), в границах отдельных литературных жанров в творчестве одного автора или одного литературного жанра, представленного в творчестве разных авторов (торжественная ода, трагедия). Также были описаны антропонимы, появляющиеся в произведениях разных жанров, но связанные с одной темой (русская история). Особым предметом изучения стало исследование антропонимов в грамматических трактатах и корпуса имен собственных (антропонимов) XVIII столетия, от которых образовывались притяжательные прилагательные. В хода сбора и систематизации материала был использован имеющийся у научного коллектива задел – корпус антропонимов, извлеченный из информационно-поисковой системы «Русская литература XVIII века» (http://antology-xviii.spb.ru/»), и обширный аннотированный именной указатель к изданию «Риторика М. В. Ломоносова» (http://18vek.spb.ru/assets/Lomonosov_Rhetoric.pdf , с. 480–511). Результаты описания антропонимов в русской словесности 18 века представлены серией баз данных: 1. «Антропонимы в торжественных одах М. В. Ломоносова и В. П. Петрова» (Е. М. Матвеев). 2. «Способы номинации исторических лиц в художественных произведениях М.В. Ломоносова» (М. Г. Шахирина). 3. «Антропонимы в поэзии А. П. Сумарокова» (Н. А. Гуськов). 4. «Антропонимы в поэзии А. П. Сумарокова» (по жанрам) (Н. А. Гуськов). 5. «Действующие лица в русской трагедии XVIII века» (П. Е. Бухаркин). 6. «Антропонимы в трагедиях А. П. Сумарокова» (П. Е. Бухаркин). 7. «Антропонимы в лирике Г. Р. Державина» (М. В. Пономарева). 8. «Антропонимы в повестях Н. М. Карамзина» (А. Ю. Тираспольская). 8. Антропонимы в грамматических трактатах первой половины XVIII века (Н. В. Карева).

Результаты исследования 2018 года состоят в следующем.

I. Аналитический обзор существующей научной литературы, посвященной литературной ономастике XVII – XVIII вв. производился всеми участниками проекта на протяжении года. Актуальные проблемы литературной ономастики XVII – XVIII вв. обсуждались в ходе научных семинаров, которые прошли в СПбГУ в июне и в ноябре 2018 года.

II. Антропонимы в языке М. В. Ломоносова исследовались в трех разных аспектах.
Во-первых, Е. М. Матвеевым была создана база данных «Антропонимы в торжественных одах М. В. Ломоносова» (в качестве сопоставительного материала одновременно были описаны и проанализированы антропонимы в торжественных одах В. П. Петрова). К антропонимам в широком смысле были отнесены также мифонимы и теонимы. Описание антропонимов в одах В. П. Петрова произведено по принципам, сформулированным в исследовании Т. Е. Абрамзон «Одический тезаурус антонимов, теонимов и топонимов (на материале 20-ти торжеств. од М. В. Ломоносова)» (Магнитогорск, 2004). На основе базы данных было произведено аналитическое описание корпуса антропонимов в торжественных одах обоих поэтов. Имена собственные были разделены на следующие группы: 1. Античные мифологические имена. 2. Библейские имена. 3. Имена, связанные с исламом. 4. Исторические имена. 5. Прочие имена. Количественное соотношение антропонимов выделенных групп в одах Ломоносова и Петрова выглядит следующим образом.
1. Количественно корпус античных имен в одах Ломоносова и Петрова оказывается почти идентичным: 36 имен у Петрова, 35 имен – у Ломоносова. Большинство имен (19) представлены в одах обоих авторов. Это следующие имена: Амфитрида, Аполлон, Афина, Ахиллес, Беллона, Борей, Геракл, Геркулес, Диана, Зевс, Зефир, Марс, Минерва, Муза, Нептун, Плутон, Тифюс, Фаэтонт, Ясон. Можно выдвинуть предположение о том, что в русской одической поэзии XVIII века сформировался устойчивый тезаурус античных имен (это предположение будет проверено в дальнейшем на материале торжественных од Сумарокова, Хераскова и Ржевского). Ряд имен попадает в оды Петрова в ходе многочисленных композиционных заимствований из од Ломоносова. Например, имя Фаетонт, появляющееся у Петрова в оде «На взятье Очакова декабря 6 дня 1788 года» («Уа!.. упали Фаетонты / Стремнистых с высоты оград! / Не в мягки, им подстланны, понты, / Стремглав упали в черный ад!»), заимствовано вместе с другими элементами из ломоносовской «Оды Елисавете Петровне на торжественный праздник тезоименитства сентября 5 дня 1759 года и на преславныя победы, одержанныя над королем прусским нынешняго 1759 года» («Там Мемель, в виде Фаетонта / Стремглав летя, Нимф прослезил, / В янтарнаго заливах понта / Мечтанье в правду претворил»). Как видно, Петров использует здесь редкую узнаваемую ломоносовскую рифму, а также «энергичное» наречие стремглав.
2. В одической поэзии Ломоносова встречается 9 библейских имен: Давид, Иисус Навин, Иисус Христос, Исайя, Моисей, Нимврод, Ной, Самсон, Соломон. У Петрова – 6 библейских имен: Аарон, Агарь, Вельфегор, Девора, Иисус Навин, Соломон. Как видно, абсолютное большинство имен ветхозаветные; у обоих авторов встречаются лишь два имени – Иисус Навин и Соломон. Большинство имен относятся к числу прецедентных, однако встречаются также имена редкие: Нимврод у Ломоносова в оде «Первые трофеи Его Величества Иоанна III», Девора и Вельфегор в Хотинской оде Петрова. В последнем случае редкие библейские имена включаются Петровым в тот фрагмент оды, который является вариацией на тему ломоносовской оды, уже обладающей ветхозаветным колоритом. Импульсом для фрагмента Хотинской оды Петрова, в котором встречаются два этих имени, послужил фрагмент ломоносовской оды. Ср.: «Благословенна вечно буди, — / Вещает Ветхий деньми к Ней, — / И все твои с Тобою люди, / Что вверил власти Я Твоей. / Твои любезныя доброты / Влекут к себе Мои щедроты. / Я в гневе Россам был Творец, / Но ныне паки им Отец: / Души Твоей кротчайшей сила / Мой гнев на кротость преложила. / <...> Претящим оком Вседержитель / Воззрев на полк вечерний рек: / О дерсский мира нарушитель, / Ты мечь против Меня извлек. / Я правлю солнце, землю, море, / Кто может стать со мною в споре? / Моя десница мещет гром, / Я в пропасть сверг за грех Содом, / Я небо мраком покрываю; / Я Сам Россию защищаю» (Ломоносов М. В. Ода на прибытие Елисаветы Петровны из Москвы в Санктпетербург 1742 г. по коронации); «Но прелагаяй море в сушу / Вещает Сильный от Небес: / «Я скиптр дарю, Я царства рушу; / Вся тварь полна моих чудес. / Герой среди побед преткнется, / Кто к брани без Меня прострется. / Я областям предел нарек, / Судьбы Мои хранятся ввек. / Кому исследна их пучина? / Мой Кир, моя Екатерина! / Восстани днесь, восстань, Девора, / Преступны грады разори; / Теки, низвергни Вельфегора, / Мои воздвигни олтари. / От ига Мой народ избави, / Судей над царствами постави / Вселенной возврати покой; / Не бойся, Я — защитник твой. / Моей десницей чудотворной / Казнен еги́птянин упорной» (Петров В. П. На взятие Хотина). Как видно, фрагменты обладают значительным сходством, однако словесные переклички между двумя одами ограничиваются началом и концом. Во второй строке повторяется слово вещает, в последних строках повторяется словосочетание моя десница и присутствует корневой повтор (защищаю — защитник). Самое заметное отличие – в именовании Бога: у Ломоносова это перифраза Ветхий деньми, которую мы только что рассматривали, у Петрова — Сильный от Небес. Отметим, что Сильный – один из библейских эпитетов Бога, он обнаруживается, например, в Евангелии от Луки в словах, произнесенных девой Марией после Благовещения: «я́ко сотвори́ мнѣ́ вели́чiе си́льный, и свято и́мя его́» (Лк 1:49). Таким образом Петров, вероятно, руководствуясь необходимостью расподобления, заменяет одну перифразу на другую. Кроме этого, Петров усиливает ветхозаветный колорит оды, используя в ней редкие библейские антропонимы (Девора, Вельфегор).
3. В одической поэзии Ломоносова и Петрова встречается только одно имя, связанное с исламом, – имя пророка Магомета. Неудивительно, что у Петрова – автора серии антитурецких од – это имя встречается значительно чаще, чем у Ломоносова.
4. Корпус исторических имен в одической поэзии Ломоносова и Петрова достаточно разнообразен. У Ломоносова находим упоминание о 40 исторических персонажах, у Петрова – о 60 персонажах. В одах Ломоносова представлены следующие группы исторических персонажей:
а) древнерусские князья и старейшины (Владимир Мономах, Владимир Святославич, Гостомысл, Дмитрий Донской, Елена Глинская, Игорь, Святослав, Ольга, Рюрик, Трувор),
б) русские цари, императоры и члены императорской семьи (Алексей Михайлович, Анна Иоанновна, Анна Петровна, дочь Петра I, Анна Петровна, дочь Петра III, Екатерина I, Екатерина II, Елизавета Петровна, Иоанн Антонович, Михаил Федорович, Павел I, Петр I, Петр III),
в) русские государственные деятели и полководцы (Салтыков),
г) политические деятели и полководцы античности (Константин I Великий, Марк Антоний, Филипп Македонский),
д) античные философы, историки и поэты (Курций Руф, Публий Овидий Назон, Пиндар, Платон),
е) европейские политические и культурные деятели (Иоанн II Комнин, Карл XII, Колумб, Ньютон, Фридрих II Великий),
ж) османские и татарские политические деятели и полководцы (Калчак-паша, Мамай, Сулейман II).
В одах Петрова можно выделить следующие группы антропонимов:
а) русские цари, императоры и члены императорской семьи (Александр I, Екатерина II, Елизавета Алексеевна, Елизавета Петровна, Константин Павлович, Мария Федоровна, Михаил Федорович, Павел I, Петр I),
б) русские государственные деятели и флотоводцы (Грейг, Ильин, Минин, Мордвинов, Орлов, Пожарский, Потемкин, Румянцев, Спиридов, Суворов),
в) названия русских кораблей («Евстафий», «Иануарий», «Ростислав», «Святослав»),
г) политические деятели и полководцы античности (Александр Македонский, Ашшурбанипал, Ганнибал, Публий Деций Мусс, Гай Дуилий, Марк Фурий Камилл, Кир, Леонид, Ликург, Марк Порций Катон, Марк Клавдий Марцелл, Гней Помпей, Рем, Ромул, Солон, Тит Манлий Торкват, Луций Квинкций Цинциннат, Гай Юлий Цезарь),
д) античные философы, поэты, художники (Бион Борисфенит, Гомер, Зенон, Пиндар, Платон, Сократ, Фидий),
е) христианские святые (Георгий Победоносец),
ж) европейские политические и культурные деятели (Васко да Гама, Густав III Шведский, Камоэнс, Карл XII),
з) османские и татарские политические деятели и полководцы (Абдул-Хамид I, Гассан-паша, Гуссейн-паша, Каплан-Гирей, Керим-Гирей, Мустафа III, Чингизхан).
Видно, что в одах Петрова отсутствует пласт древнерусской культуры, представленный у Ломоносова именами древнерусских князей и старейшин. Кроме того, у него значительно шире представлены группы имен античных, русских и восточных государственных деятелей и полководцев (флотоводцев). Особой группой имен в одах Петрова являются названия русских кораблей. Можно также отметить то, что в одах Петрова попадается имя христианского святого (Георгий Победоносец), в то время как у Ломоносова – имя ученого-физика (Ньютон).
5. В группу «Прочих имен» попали «экзотические» имена: у Ломоносова это единственный персонаж славянского пантеона – Перун, в одах Петрова это Имармена (олицетворение рока, образ восходит к учению гностиков) и Осирис (древнеегипетский бог).
Отдельное внимание в ходе исследования имен в одах Ломоносова и Петрова было уделено антропонимам в переносном значении, а именно в составе антономазии, когда собственное имя используется в значении имени нарицательного или другого имени собственного. Например: «Российский может Геркулес…» (М. В. Ломоносов); «Вал взят; полночны Геркулесы…» (В. П. Петров); «Где нет Магмеда, тамо мир… (В. П. Петров); «Колумб Российский между льдами…» (М. В. Ломоносов). Сопоставлен состав данного корпуса антропонимов в одах М. В. Ломоносова и В. П. Петрова и определены их функции. В употреблении таких антропонимов выявляется преемственность Петрова по отношению к Ломоносову и к риторической традиции в целом (российская Диана ‘Елизавета Петровна’ у Ломоносова – российская Амфитрита ‘Екатерина II’ у Петрова; у обоих авторов: Ахиллес, Язон, Геркулес ‘воин, герой’, Тифис ‘мореплаватель’, Фаетонт ‘о безрассудном человеке’). Несмотря на значительное сходство в употреблении данной группы антропонимов у Ломоносова и Петрова, наблюдаются и «культурные» расхождения между двумя поэтами. Так, например, у Ломоносова встречаются антономазии, основанные на именах ученых (Невтон) и путешественников (Колумб), а у Петрова таких переосмыслений нет; Турция у Ломоносова обозначена историческим именем (Селим), а у Петрова – именем исламского пророка (Магмет, Махмет) и т. д.
На основании проведенного исследования подготовлена статья объемом 0.5 а. л. (предполагаемое время публикации – 2019 год).

Вторым аспектом исследования антропонимов в языке М. В. Ломоносова стало описание имен персонажей русской истории, которые встречаются в поэзии и ораторской прозе Ломоносова. Этот аспект был разработан М. Г. Шарихиной. В соответствии с планом работ на 2018 г. предполагалось составить описание употребления в художественных текстах Ломоносова наименований исторических лиц древнерусского периода. Между тем в ходе исследования появилась необходимость расширения материала и включения в него имен исторических лиц, относящихся к следующим периодам (до XVIII в.). Главным образом это связано с тем, что обычно они выполняют в произведениях общую идейно-смысловую функцию. При этом в тексте такие антропонимы нередко расположены в одном перечислительном ряду или в одном фрагменте.
1. Общая характеристика материала
В художественных произведениях М. В. Ломоносова (всего в 15 текстах) встречаются упоминания 48 исторических лиц – правителей, членов правящего рода, приближенных к двору правителя, церковных деятелей. При этом большая часть исторических лиц (33) встречается на страницах ломоносовских текстов единожды либо в одном произведении (чаще всего в поэме «Петр Великий»).
Произведения, в которых Ломоносов обращается к русской истории, относятся к разным жанрам, среди которых особое место занимает трагедия «Тамира и Селим» и героическая поэма «Петр Великий», имеющие в своей основе исторический сюжет (частично или полностью). В этих текстах антропонимы отличаются по характеру употребления и выполняемым функциям, поэтому их анализ мы в дальнейшем будем проводить отдельно. Что касается жанровой характеристики основной части произведений, то к ним относятся оды, похвальные надписи, торжественные слова, описание иллюминации, сатира и эпиграмма. Чаще всего на страницах данных произведений упоминаются русские правители: Владимир Святославич, Владимир Мономах, Александр Невский, Дмитрий Донской, Иван IV Грозный, Михаил Федорович, Алексей Михайлович.
2. Функции изображения исторических лиц в торжественной поэзии и прозе Ломоносова
Сюжеты и герои русской истории появляются на страницах торжественной поэзии и ораторской прозы Ломоносова довольно редко. Перечислим эти произведения: 1. «Ода … 1741 года»; 2. «Слово похвальное 1749 года»; 3. «Надпись, которая изображена на великолепной серебряной раке святому, благоверному и великому Князю Александру Невскому»; 4. «Богу Всемогущему и Его Угоднику, Благоверному и Великому князю Александру Невскому»; 5. «Ода на торжественный день восшествия на Всероссийский престол … Императрицы Елисаветы Петровны Ноября 25 дня 1752 года»; 6. «Ода на рождение … Павла Петровича сентября 20 1754 года»; 7. «Описание иллуминации … 1754 года»; 8. «Слово похвальное … 1755 года»; 9. «Всемогущий и непостижимый бог чудными искони делами явил святую свою великолепную славу и во дни наши»; 10. «Ода … на пресветлый торжественный праздник Ея Величества восшествия на Всероссийский престол Ноября 25 дня 1761 года».
Исторические личности во всех указанных текстах характеризуются с точки зрения их вклада и роли в создании и укреплении российского государства. Их введение в текст подчинено идее продемонстрировать силу и мощь России. Это положение ярко иллюстрируется следующим фрагментом из «Описания иллуминации … 1754 года»: «Между арками вышепомянутых колонад стоят лавровыя деревья и грудныя статуи вечнодостопамятных Российских Монархов, которые своими заслугами к построению высокаго Храма Российския империи великую площадь изготовили, на высоту взошли, материалы к сему зданию собрали, заложили здания, производили и оныя довели на высокую степень: во-перьвых, Петр Великий и щедрая Императрица Екатерина, потом Алексей Михайловичь и Михайло Феодоровичь, далее Иоанн Васильевичь и его дед Иоанн Васильевичь, далее Александр Невский, Димитрий Ивановичь, Владимир Мономах, Ярослав, Владимир первый, Святослав, Ольга, Рурик» (8,569). Другой, не менее важной, целью изображения персонажей русской истории является доказательство лучших качеств правящего монарха (Ивана VI, Елизаветы, Екатерины). В таких случаях перечень исторических лиц начинается с их общей характеристики как великих и доблестных предков действующего правителя. Обычно в произведении обе функции объединяются. Так, например, в Оде 1741 г. обращение к русской истории вводится с помощью указания на русское и германское происхождение императора Ивана VI Антоновича:
Везде веселы клики слышны:
«Монарх Наш — сильных двух колен».
Одно мое [России], чем я толь славна;
Россиан храбрость где не явна?
Друго Германско, с коим Рим
Войну едва дерзал начати,
Весь свет побив, не мог стояти
В бою, Тейтон, с полком твоим (8,38).
В то же время величие и слава обоих народов происходят от их храбрости. В следующем фрагменте оды приводятся краткие описания основных заслуг русских князей-полководцев: Рюрика, Игоря, Владимира, Дмитрия Донского. Заключается перечисление общим выводом:
Твое коль, Рурик, племя славно!
Коль мне [России] твоя полезна кровь!
Идея мужества и героизма русских князей и царей проводится и в Оде 1761 г., в которой упоминаются следующие персонажи русской истории: Святослав («се бодрый воин Святослав»), Владимир («Ему [Святославу] Геройством равный сын»), Владимир Мономах («храбрый Мономах»), Александр Невский («От Запада защитник он»), Дмитрий Донской, Иван III и Иван IV, Алексей Михайлович («плод Геройских дел оставил»). Замыкают перечень Петр I и его потомки. Как видно из перечня исторических лиц, в Оде 1761 г. обозначенная идея разворачивается до масштабов всей русской истории.
3. Работа Ломоносова над сочинениями по русской истории и ее влияние на его художественные произведения
Произведения Ломоносова, в которых фигурируют персонажи русской истории, были написаны в период с 1741-1761 гг., то есть охватывают почти весь его творческий период. Между тем активное упоминание исторических лиц относится к текстам, созданным в период с 1750–1755 гг. и в 1761 г. Возможно, это связано с тем, что в это время Ломоносов начинает активно интересоваться вопросами истории. Систематическая подготовка к написанию «Древней российской истории» начинается в 1751 г. С 1756-1761 гг. Ломоносов работает над героической поэмой «Петр Великий», в 1757 г. Ломоносов пишет «Описание стрелецких бунтов и правления царевны Софьи».
В исследуемых произведениях Ломоносова встречается несколько примеров влияния исторических сочинений на описание тех или иных персонажей русской истории. Приведем некоторые из них. В Оде 1741 г. изображается исторический эпизод о том, как новгородский посадник Гостомысл советовал новгородцам призвать на княжение варяжских князей (8,39). Этот эпизод Ломоносов заимствовал из «Новгородского летописца» и привел в «Древней Российской истории» (6,215).
В Оде 1761 г. дается следующее описание деятельности Святослава:
Се бодрый воин Святослав,
Славян и Скифов с Печенеги
И Болгар с Турками собрав,
Дунайски наполняет бреги (8,747).
Как указано в Примечании из АПСС, «сообщаемые Ломоносовым сведения, повторенные затем и Н. М. Карамзиным, заимствованы из сочинений более поздних византийских авторов: Георгия Кедрина и Иоанна Зонары» (8,1156). Эти сведения приводятся также в «Древней российской истории» и в «Кратком российском летописце»: «Святослав Игоревич, государь храбрый, жил почти всегда в поле; кровавые войны вел на Дунае с греческим царем Иоанном Цимисхием. Имел в своем войске не токмо подданных славян и чудь, но и наемных варягов, печенегов и турков и союзных болгар» (6,298).
4. Способы номинации исторических лиц в художественных произведениях Ломоносова
В текстах Ломоносова используется несколько типов номинации исторических лиц:
1. Номинация с помощью имен собственных, например: Александр Невский, Алексей, Алексей Михайлович, Мономах, Владимир.
Этот тип охватывает большинство случаев изображения в тексте исторических персонажей. В его пределах встречаются следующие варианты наименований:
– имя / имя + отчество / имя + прозвище / прозвище / прозвище + имя (в наименованиях правителей)
– имя / фамилия / фамилия + имя / прозвище
2. Номинация с помощью имен нарицательных. К данному типу относятся безо́бразные однословные наименования, например: Князь (Александр Невский), Святитель (Дмитрий Ростовский). Такие наименования обычно указывают на титул (например, Патриарх, Царь) или степень родства (Внук, Дед, Брат, Родитель).
3. Номинация, состоящая из двух и более слов. В данном типе выделяются три группы наименований:
а) безо́бразные двусловные наименования (всего 4). Они также обычно указывают на титул (например, Князь Московский) или степень родства (Петров Дед, Ярославов Сын, Петров Предтеча).
б) образные двусловные наименования. Их всего 3: Святой Герой (Александр Невский), Грозный Герой (Иван Грозный), Дмитриевы плечи (Дмитрий Донской).
в) образные описательные наименования (всего 4):
внук меня [России] красняе (Владимир),
житель небеснаго Иерусалима (Димитрий Ростовский),
Долгорукаго почтенный сан и вид (Михаил Юрьевич Долгорукий),
ты, в женах благословенна,
Чрез кою храбрый Алексей
Нам дал Монарха несравненна,
Что свет открыл России всей (Наталья Кирилловна).
5. Фонетические варианты наименований
Фонетические варианты наименований исторических лиц немногочисленны. К ним относятся следующие: Батий – Батый, Димитрий – Дмитрий – Дмитрей (Дмитрий Донской), Михаил – Михайло (Михаил Федорович), Пахомей – Пахом (Пахомий Логофет).
Причины появления данных вариантов требуют отдельных разысканий. Предполагаемые причины следующие: 1. Влияние исторического источника, в котором также могут появляться фонетические варианты; 2. Влияние современной для Ломоносова традиции именования исторического лица (в том числе в современных Ломоносову исторических трудах).
6. Выявление случаев закрепления за именем устойчивого ассоциативного содержания, повлиявшего на его использование в русской литературе последующего периода.
Указанная проблема находится на стадии разработки, пока не был учтен материал поэмы «Петр Великий». Мы предполагаем, что именно это произведение могло оказать влияние на употребление антропонимов и наименований исторических лиц в русской литературе последующего периода. Между тем нами был обнаружен единичный факт, который может представлять определенный интерес. Речь идет об описании Владимира Мономаха в поэме «Россиада» М. М. Хераскова, которое имеет содержательное сходство с описанием из Оды 1761 г., ср. в Оде 1761 г.: Не то ли храбрый Мономах? / Он мечь вознес на Византию. / И Комнин, облеченный в страх, / Венец взлагает на Россию. (8,747–748); в «Россиаде»: Предсталъ моимъ очамъ Великiй Мономахъ, / Который наводилъ на Цареградцовъ страхъ, / И гордость обуздавъ Монарховъ ихъ надмѣнныхъ, / Къ ногамъ своимъ Царей увидѣлъ преклоненныхъ; / Смиряяся Комнинъ, въ знакъ мира наконецъ, / Ему приноситъ въ даръ порфиру и вѣнецъ (Вторая песнь).

Третий аспект изучения антропонимов в произведениях М. В. Ломоносова связан с рассмотрением антропонимов в контексте других онимов, в первую очередь – топонимов и этнонимов, а также со связанным с этим вопросом соотношения имен собственных в художественных жанрах и исторической реальности. Этот аспект разрабатывался П.Е.Бухаркиным, проанализировавшим поэтическую реакцию Ломоносова на норманнскую теорию.
Активная полемика Ломоносова с норманнской теорией началась в конце 1740-х годов, когда он познакомился с сочинением Г. Ф. Миллера «О происхождении народа и имени российского», которую тот должен был огласить на торжественном заседании Санкт-Петербургской императорской академии наук 6 сентября 1749 года. Сочтя норманнскую теорию оскорбительной для достоинства русского народа, Ломоносов увидел в ней сознательный выпад против России и намерение принизить ее исторические заслуги. Началось долгое разбирательство, инициированное, впрочем, далеко не одним Ломоносовым. (См.: Ломоносов. Полн. собр. соч. в 10 тт. 2-е изд. Т.6. С. 454–509.) Его итогом стал указ 23 сентября 1750 г. об уничтожении обоих вариантов миллеровской «диссертации» (она была набрана по-русски и по-латыни).
Однако, наряду с подобной реакцией на норманнскую теорию, проявившейся в политически ангажированной полемике («Репорт в Канцелярию Академии наук 16 сентября 1749 г.», «Возражения на диссертацию Миллера», «Замечания на ответы Миллера»), Ломоносов прореагировал на нее и более продуктивным образом — как поэт, что привело его к переосмыслению взаимоотношений поэтического языка и языка литературного.
В самом общем виде суть осуществленного Ломоносовым сдвига состоит в том, что поэтический язык перестал ощущаться как противопоставленный другим языковым регистрам, как иной по отношению к ним. До этого взгляд на поэтическую речь как «инаковую» в целом доминировал, определив 1. латинизацию поэтического синтаксиса, особо заметную у А.Д.Кантемира и В.К.Тредиаковского (Л.В.Пумянский, С.И.Николаев) и « в области лексики – своеобразное отношение к славянизмам: в стилистическом плане они начинали ассоциировать с латинизмами. На лексическом уровне поэтами ценились редкие старославянизмы, не вполне привычные читателю даже XVIII в., — их часто выискивал и использовал в своих стихах Тредиаковский, выразительным примером чему служит, в частности, «Ода XIX. Перефразис песни Анны, матери Самуила пророка» из «Сочинений и переводов как стихами, так и прозою». Обе отмеченные особенности отчетливо проявляются, например, в 4 и 5 строфах данной парафрастической оды:

Лук изнемог вконец уж сильных,
А в силу слабые пришли;
Се многохлебных глад в земли,
Алкавших зрим в ней изобильных;
Неплодна родила седьм крат,
Родивша, немощна без чад.

Господь мертвит и оживляет,
Низводит и возводит в гроб;
Убожит, богатит особ,
Кротит и высит; воссставляет
Ниспадших нищетою в дол,
Да их посадит на престол,

В результате таких стилистических установок церковнославянское языковое начало воспринималось как отчасти «чужое». За всем этим стояло представление о том, что успешное литературное развитие не может быть автохтонным, оно должно опираться на перенос в русскую почву европейских поэтических принципов, в конечном счете актуализирующих античные традиции. Поэтому даже собственные стилистические возможности русской поэзии начинали сближаться с иностранными и казались почти заимствованиями. Ломоносов данную ситуацию принципиально изменил, что, в частности, сказалось на месте славянизмов. Для Ломоносова (так же как и для его предшественников, начиная возможно, с Мелетия Смотрицкого) русский язык существует в ряду других европейских языков и должен сопоставляться именно с ними (см., например, «Посвящение» в «Российской грамматике»). Но его отношение к славянизмам было принципиально иным, нежели у Кантемира и особенно у Тредиаковского. В историческом плане славянизмы казались Ломоносову противоположными латинским элементам, более того, они делали последние ненужными для развития русской словесности. С его точки зрения, «славенский» (т. е. церковнославянский) язык, являясь производным от греческого, сам в себе заключает античное наследие, делая, тем самым, русское слово таким же производным от слова античного, как и в случаях других европейских языков. Поэтому свою производность от античности русской словесности следует развивать за счет активизации «славенского» языкового наследства, причем во всех случаях славянизмы должны были органично соединяться с русской языковой стихией. В поэтическом языке подобное слияние достигает высшей точки, поэтому поэтический язык не противостоит другим регистрам, но венчает их. Он соотносится с литературным языком не по принципу «необычный — обычный/естественный», но как «самый совершенный — менее совершенный». Данные представления были блестяще реализованы Ломоносовым в собственном поэтическом языке, основные принципы которого связаны с минимумом стилистических диссонансов и вызванной этим гармонией. См., например, гармоническое слияние славянизмов и русизмов в «Оде на прибытие из Голстинии и на день рождения… Петра Федоровича 1742 года:

Млеком и медом напоенны,
Тучнеют влажны берега,
И, ясным солнцем освещенны,
Смеются злачные луга.
С полудня веет дух смиренный,
Чрез плод земли благословенный.
Утих свирепый вихрь в морях,
Владеет тишина полями,
Спокойство царствует в градах,
И мир простерся над водами.

Позиция Ломоносова была обусловлена целым рядом разнообразных обстоятельств; имеются все основания предположить, что одним из определяющих как раз и была реакция на норманнскую теорию. Ломоносов отвергал ее по идеологическим соображениям: ему казалась оскорбительной идея заимствования российской государственности и самого имени «Русь» из Западной Европы; в исторических сочинениях, прежде всего в «Древней Российской истории…» (1751–1758, первая публикация 1766), он страстно отстаивал автохтонную природу древнерусской государственности. По аналогии (вообще ему свойственной) он перенес подобное отношение и на поэтический язык, стремясь построить его на автохтонных (по его мнению) началах — на синтезе «славенского» и русского языков, а не трансформируя художественный язык по модели латыни. «Латинизация» поэтического языка, настойчиво проводимая А.Д.Кантемиром и В.К.Тредиаковским, казалась ему не просто вредной, но и, возможно, унизительной для русского самосознания. Неприятие норманнской теории обернулась грандиозным изменением словесной культуры и ее самоосмысления.
На первый взгляд, спор о генезисе русской государственности и о ее национальных истоках мало связан с проблемой антропонимов в русской литературной культуре XVIII в. Однако с самого начала полемика по данным вопросам приобрела явное языковое наполнение. Ее участники «дали опасное филологическое направление историческому вопросу, превратили его в комментарий слов, а не событий» (Ключевский В.О. Наброски по варяжскому вопросу// Ключевский В.О. Соч. в 9 тт. Т.7. М., 1989. С. 148). При подобном «комментировании» слов граница, разделяющая этнонимы/топонимы от антропонимов оказывалась размытой. Это, в частности, проявлялось в постоянном переходе от анализа этнонимов/топонимов к антропонимам (см., например, пункты 6 и 7 «Репорта в Канцелярию Академии наук 16 сентября 1749 г.» М.В.Ломоносова – Ломоносов М.В.. Полн. собр. соч. в 10 тт. 2-е изд. Т.6. С. 18 - 19.). В результате между ними возникали своеобразные метонимические отношения, антропонимы становились своего рода синекдохой этнонима/топонима. Данные механизмы семантических преобразований представляются важными для понимания некоторых сторон русской литературной культуры той эпохи. Так, в трагедиях, на темы, взятые из национальной истории позднего средневековья («Димитрий Самозванец» А.П.Сумарокова, «Освобожденная Москва» М.М.Хераскова, «Темный» Г.Р.Державина, «Димитрий Донской» В.А.Озерова), топонимы в их соотношении с антропонимами служат приданию последним (т.е. действующим лицам) некоторой исторической конкретности. Например, в трагедии А.П.Сумарокова «Димитрий Самозванец» именно топонимы («Россия». «Англия», «Голландия», «пол-Германии», «Томящаясь Москва», «Новый Свет», «Польша», «печальный Кремль», «Кремлевы стены» и др.) выполняют роль связки между художественным миром трагедии, где почти нет прямых референциальных отсылок к действительно происходившим событиям, и московской реальностью начала XVII в. Топинимы актуализируют историческую локализованность не только главного героя (Димитрий Самозванец), но и ряда других действующих лиц (Климент, Игнатий), позволяя увидеть в них поэтическое переосмысление реальных исторических лиц, а не «пустые» по своему историческому наполнению антропонимы, историческая реальность которых могла быть восстановлена исключительно благодаря культурному тезаурусу возможных реципиентов. С другой стороны, определенное «одушевление» (олицетворение) этнонимов/топонимов, возникающее при их метонимических соположениях с антропонимами, объясняют особый статус ряда неодушевленных имен собственных и их апеллятивного конвоя в литературной культуре XVIII в., в частности проявлявшейся в требовании полного соблюдения существующих в культуре по отношению к ним конвенций. Нарушение этих конвенций могло восприниматься как сознательное оскорбление. В заключение отметим, что восприятие Ломоносовым норманнской теории представляется репрезентативным для общих принципов функционирования имен собственных, в их числе – и антропонимов – в культурном сознании XVIII в. По представленным выше материалам П. Е. Бухаркиным был подготовлен доклад и написана статья, принятая к печати.

III. В результате сбора материалов для исследования личных имен в поэзии А. П. Сумарокова Н. А. Гуськовым достигнуты на настоящий момент следующие результаты.
Обработаны тексты, помещенные в 1, 2 и 3 томах полного собрания сочинений поэта в 10 томах (М., 1787) и частично тексты, содержащиеся в 7 и 9 томах. Было выявлено 308 имен, употребленных в совокупности 1230 раз, в 219 текстах различных жанров (общим объемом в 9510 стихов), а именно: 40 имен (употребленных 142 раза) – в 37 духовных стихотворениях (1754 стихов), 180 (употребленных 600 раз) – в 48 прочих одических произведениях (3796 стихов), 130 (употребленных 214 раз) – в 9 посланиях и сатирах (1192 стихов), 112 (употребленных 302 раза) – в 93 притчах (2649 стихов) и 18 (употреблены 64 раза) – в 32 надписях (119 стихов). Учитываются только те тексты, которые не обозначены автором как переводы и по одной редакции каждого из текстов. Впоследствии, в процессе исследования, необходимо будет привлечь переводы, а в некоторых случаях и иные редакции в качестве контекста. Частично этот материал обработан и представляет несомненный интерес, однако поскольку результаты обработки пока слишком неполны, то представлять их преждевременно.
В число личных имен включены 5 кличек животных (античные знаменитые – Амальфея и Буцефал) и российские (Бурка, собачья кличка Нахал и прозвище коршуна Тултул). Учитываются также имена античных мифологических чудовищ (Гидра, Пегас и пр.), Прочие имена в большей или меньшей степени могут быть отнесены к антропонимическим.
Встречающиеся у Сумарокова антропонимы можно по семантике разделить на следующие 13 групп (14-ую составляют клички животных):
1) античные мифологические имена, включая названия чудовищ, стихий и употребленные в единственном числе по отношению к конкретному лицу обозначения родовых понятий (нимфа, сатир, титан, гигант, муза и т.п.; слова «бог», «герой» и их производные в такой функции не учтены) – 131 имя употреблено 412 раз в 120 текстах;
2) имена античных деятелей науки и искусства – 35 имен употреблено 90 раз в 30 текстах;
3) прочие имена греческих исторических лиц – 11 имен употреблено 28 раз в 15 текстах;
4) прочие имена римских исторических лиц – 15 имен употреблено 34 раза в 21 тексте;
5) библейские и иные древневосточные имена (в том числе языческих божеств) – 45 имен употреблено 165 раз в 49 текстах;
6) средневековые и новые восточные имена – 6 имен употреблено 7 раз в 7 текстах;
7) древнерусские исторические имена – 7 имен употреблено 17 раз в 7 текстах;
8) имена представителей царствующего дома Романовых – 8 имен употреблено 350 раз в 74 текстах;
9) имена российских современников – 8 имен употреблено 15 раз в 8 текстах;
10) имена европейских деятелей науки и искусства – 29 имен употреблено 9 раз в 59 текстах;
11) прочие европейские исторические имена – 8 имен употреблено 15 раз в 8 текстах;
12) иноязычные имена литературных персонажей – 15 имен употреблено 30 раз в 15 текстах;
13) русские имена литературных персонажей – 5 имен употреблено9 раз в 6 текстах.
Результаты обработки материала помещены в двух таблицах.
Первая является сводной, показывающей количество личных имен (даны в алфавитном порядке) в жанровых группах и в целом, а также количество текстов. В которых упомянуто данное имя, и пояснения к нему: краткая характеристика носителя имени, указание на то, в какой форме используется данный антропоним в текстах и отсылки к иным наименованиям того же лица в текстах Сумарокова. Аналогичные сведения даны и по каждой из групп имен.
Во второй таблице каждый лист посвящен одной из жанровых групп: духовным стихотворениям, прочим одам, посланиям и сатирам, притчам и надписям. В каждом случае вертикальные столбцы соответствуют произведения Сумарокова. О каждом тексте дана следующая информация: объем в строфах (если они есть) и в стихах, стихотворный размер, дата написания и (или) публикации, выходные данные издания, по которому цитируется текст. На каждом листе в алфавитном порядке даны лишь те имена, которые присутствуют в произведениях данной жанровой группы. Указываются строфа и стих или только стих употребления каждого имени в соответствующем стихотворении, в тех случаях, когда антропоним присутствует в заглавии или посвящении, указывается слово титул.
В последних трех столбцах указывается: количество текстов данного жанра, в которых встречается данное имя, количество употреблений имени в этих текстах и примечания. В последних дается краткая характеристикам носителя имени, указываются варианты написания имени в текстах Сумарокова и даются отсылки к иным наименованиям данного лица в стихотворениях поэта.
После списка имен даются статистические сведения о семантических группах имен, встречающихся на данной странице: можно видеть, сколько имен каждой группы употреблено в каждом из текстов и сколько раз. Последние столбцы дают общее число текстов, в которых встречаются имена данной группы и общее количество их употребления.
Такой принцип представления результатов объясняется особенностями творчества А. П. Сумарокова. Представляется что расхожие взгляды на некоторые из них могут быть отчасти скорректированы или подтверждены результатами анализа антропонимов.
Так, поэт обычно использовал жанровый принцип при издании своих сочинений, распределение имен по жанровым группам им оправдывается, и предварительное обозрение результатов подтверждает продуктивность этого принципа (антропонимы в значительной степени появляются в текстах в зависимости от его жанровой природы), хотя сразу бросаются в глаза исключения, нуждающиеся в специальном изучении.
Художественная манера Сумарокова часто признается экстенсивной. Использование имен это подтверждает: привлекается огромное количество имен, но большинство из них употреблены единично или реже два-три раза. Следовательно, важна не столько частотность употребления, сколько рассмотрение функции конкретного единично употребленного имени в конкретном тексте. Для изучения частотности в стихотворениях разных жанровых периодов даются сведения о времени создания и публикации, об объеме в строках и строфах и стихотворном размере.
Проведеннная работа открыла перспективы будущих исследований антропонимов в творчестве Сумарокова. Предстоит рассмотрение употребление Сумароковым имен в диахроническом аспекте и в разных версификационных моделях. Похоже, что поэтика имени для него не менее важна, чем семантика. Огромно число перифраз, однако изучение их – отдельная проблема, которая по своему объему не может быть проведена в полной мере в рамках предполагаемого исследования. Важно, однако, изучение варьирования наименований одного лица, что часто встречается у Сумарокова, а также использования разных вариантов одного имени. Это наблюдается не только в разных текстах, но и в разных редакциях одного стихотворения. Чрезвычайно перспективно исследование функции не только отдельных имен, но и тех или иных групп имен в сумароковской поэзии разных жанров.

IV. М. В. Пономаревой была создана база антропонимов «Лирика Г. Р. Державина». База основывается на репрезентативной выборке стихотворений Г. Р. Державина, принадлежащих к разным жанрам и написанным в разные периоды творчества. На основе систематизированного материала М. В. Пономаревой были проанализированы способы номинации Екатерины II в лирике Г. Р. Державина. Номинативы императрицы Екатерины II у Державина можно разделить на несколько групп: 1) собственное имя императрицы, 2) аллегорические имена, восходящие к античной мифологии, 3) вымышленные имена.
Первые две группы имен - собственное имя императрицы и аллегорические имена - традиционно используются в лирике на протяжении всего 18 столетия. Так, например, в торжественных одах Ломоносова собственное имя императрицы Елизаветы Петровны употреблено порядка 70 раз (69 р.), Екатерины II - 23 р. Имя римской богини Минервы и имя ее греческого аналога богини Афины, вернее, его эпитета - Паллада - также встречаются у Ломоносова в качестве именований императриц. То же самое, но с расширением мифологических номинативов (Минерва, Астрея, Фемида, Семирамида), характерно для од А. П. Сумарокова, И. Ф. Богдановича, М. М. Хераскова, В. И. Майкова, В. П. Петрова и других поэтов второй половины 18 в. Собственное имя императрицы - Екатерина – используется Державиным в текстах разных по своей жанровой принадлежности и времени написания. В ранних надписях «на случай» (например, в надписи 1767 г. «На шествие императрицы в Казань»), одах разного времени («Ода Екатерине II» 1767, «Осень во время осады Очакова» 1788, одах на Новый год 1780-1781 и 1797 г., «На восшествие на престол императора Александра I» 1801 г.), в стихотворении «Провидение» (1794). Из 38ми обследованных мной текстов имя Екатерины встречается в 20ти, в этих 20 текстах оно упомянуто Державиным 34 раза. В одном случае имя Екатерины становится у Державина нарицательным. В оде «На Новый год» (1780 г.) оно попадает в ряд имен императоров, имена которых употреблялись в качестве образцов идеальных правителей: Петр I, Генрих IV Наваррский, Тит Флавий Веспасиан. Нарицательными имена становятся при помощи грамматической категории - формы множественного числа, которую выбирает Державин. Из аллегорических имен, восходящих к античной мифологии, для обозначения императрицы Екатерины II Державин использует четыре имени: Минерва (5 произведений - 5 раз), Фемида (2 произведения - 2 раза), Астрея (1 произведение - 1 раз) и Киприда (1 произведение - 2 раза). При этом обращение к мифологическим именам в качестве номинатива Екатерины II характерно для державинской лирики разного времени - в анализируемых мной произведениях первый текст «На маскарад, бывшей перед императрицей в Казани» относится к 1767 г., последний - «Развалины» - к 1797 г. Мифологические номинативы Минерва, Фемида, Астрея частотны в торжественной лирике 18 в., они выражают такие качества императрицы, как воинственность (Минерва), беспристрастность (Фемида) и справедливость (Астрея). Киприда как эпитет богини любви Афродиты начинает широко употребляться в русской анакреонтической лирике и стихотворениях любовной тематики с 1780-х годов (И. И. Дмитриев, М. Н. Муравьев, Н. А. Львов, Н. М. Карамзин), но, кажется, только Державин осмеливается применить это имя к императрице. В своем стихотворении 1797 г. «Развалины» он пользуется им, создавая жанр, который можно обозначить как историческую элегию, включая при этом данное произведение в том с анакреонтическими одами. В исследуемом корпусе державинских текстов встречаются произведения, содержащие: 1) только имя собственное имя Екатерины (напр., оды «На Шведский мир» 1789-1790, «На взятие Измаила» 1790-1791, «На Новый 1797 г»), 2) только мифологические имена («На маскарад, бывшей перед императрицей в Казани» 1767, «На кончину графа Орлова» 1796), 3) есть произведения, в которых на ряду с употреблением собственного имени встречаем мифологические имена (На победы Екатерины II над турками 1772, «На приобретение Крыма» 1784, «Водопад» 1791-1794), 4) выделяется и такая группа текстов, в которой отсутствуют какие-либо номинативы, кроме перифрастических именований (Богиня, Муз Богиня, Мать, Ангел) и таких обозначений как Монархиня, Владычица, Царица, Императрица («На открытие наместничеств» 1776, «На отсутствие ея величества в Белоруссию» 1780, «Кантата» 1789).
К третьей группе имен, которые можно обозначить как вымышленные, относятся имена Фелицы и Гремиславы. Появление имени Фелица в поэзии Державина хорошо известно - поэт заимствует его из «Сказки о царевиче Хлоре», написанной Екатериной II в 1781-1782 гг. Одной из новых форм литературной идентификации императрицы выступает ее новый номинатив, образованный Екатериной от латинских слов «felix» - «счастливый», «felicitas» - «счастье». Семантика вымышленного Екатериной имени связана с ценностью простого счастья, олицетворенного Фелицей в «Сказке о царевиче Хлоре». Сам Державин в своих «Объяснениях» толкует Фелицу как «богиню блаженства», в рукописи же своих сочинений, которую поэт преподнес императрице в 1795 г., трактует это имя как «премудрость, благодать, добродетель». Имя Фелицы встречается в 7 сочинениях Державина: «Фелица» (1782), «Благодарность Фелице» (1783), «Видение Мурзы» (1783-1790), «Изображение Фелицы» (1789), в двух текстах 1795 года: в «Памятнике» и в посвящении к 1 тому собрания Державина 1808 г., а также в оде «К Царевичу Хлору» (1797). В общей сложности имя Фелицы и прилагательных, от него образованных («Фелицын внук» - ода «К Царевичу Хлору»), в перечисленных произведениях Державина употребляется 24 раза. Придуманное самим Державиным имя «Гремислава» используется только в одном тексте - «На рождение Царицы Гремиславы. Л. А. Нарышкину» (1796). В объяснениях к нему находим очень важное, на мой взгляд, указание. Державин пишет: "Императрица здесь названа Гремиславой, потому что имя Фелицы, употребленное автором в шуточных сочинениях, прочие гг. писатели превратили в имя Екатерины, которое он не хотел употреблять окроме важных сочинений; а в забавных находил пристойнее называть ее иносказательными, или аллегорическими именами, как-то Фелица, Гремислава и проч., ибо он почитал непристойностью шутить подлинным названием императрицы, для того что шутка позволительна только с равными себе". Как можно понять из приведенного высказывания Державина, определения "важные" и "шуточные"/"забавные" не выступают в качестве оценочной характеристики и не распределяют стихотворения по их месту и значимости в творчестве Державина. Эти противопоставленные друг другу определения ("важные" и "шуточные"/"забавные") выступают в качестве определения стиля произведения. И в этом случае "шуточные"/"забавные" соотносятся с определением Державина найденного им собственного стиля, который он обозначает как "забавный слог". Примечательно, что ни в одном тексте, который содержит вымышленные номинативы императрицы, Державин не использует для обозначения императрицы ни собственного имени «Екатерина», ни аллегорических имен, восходящих к античности. Из примечания Державина становится ясно, что именование императрицы в тексте для самого поэта является своеобразным маркером, с помощью которого он разделяет сочинения, в которых упоминается Екатерина II на те, которые в общих чертах следуют заданной жанровой системой правилам (и в этих произведениях в качестве номинатива императрицы выступают собственное имя и мифологические имена) и на выполненные в другом, собственно державинском стиле (в них императрица именуется Фелицей или Гремиславой). Державин вслед за екатерининской «Сказкой о Царевиче Хлоре» создает условное, игровое пространство, в котором жанровые каноны оказываются смещены (чего только стоит одна ориентация Державина на прозаический текст - иной тип художественной речи), образ императрицы снижен, где разрабатывается «макаронический» язык, где возможна шутка, а вместо одического певца выступает «татарский мурза».
Таким образом, можно говорить о том, что в державинской поэзии номинативы императрицы Екатерины II выступают в качестве своеобразного стилистического знака и вымышленное имя играет значительную роль в создании фикционального художественного пространства.

V. Выявлением и составлением классификации антропонимов в повестях Н. М. Карамзина занималась А. Ю. Тираспольская. Предметом исследования был выбран круг художественных прозаических произведений писателя разных периодов. Также дополнительно было взято единственное драматическое произведение автора – драма «София» (1791). Всего для анализа было выбрано 20 текстов Карамзина – материал, в целом охватывающий все периоды художественного творчества писателя, начиная с первой оригинальной сюжетной повести «Евгений и Юлия» (1789) и заканчивая незавершённым романом «Рыцарь нашего времени» (1799–1803). В ходе анализа совокупности обнаруженных антропонимов весь «корпус» выбранных текстов был разделён на 4 части: 1. Тексты, написанные и опубликованные Карамзины до момента выхода «Бедной Лизы» (до июня 1792 г.), опубликованные в «Детском чтении для сердца и разума» и в «Московском журнале»; 2. Тексты, начиная с «Бедной Лизы» (т.е. с июня 1792 г.), опубликованные в «Московском журнале»; 3. Тексты «субъективно-лирических» (и не только) повестей, опубликованных автором в альманахе «Аглая» (1794 – 1795); 4. Тексты позднего этапа художественного творчества писателя, созданные в 1799–1803 гг. и его первая светская повесть «Юлия» (1794, опубл. 1796).
В списки антропонимов включались: имена, фамилии (и отчества) всех героев (персонажей) произведения; имена и фамилии (а также псевдонимы) упоминаемых хотя бы однажды в тексте исторических и легендарных личностей, мифологических антропоморфных божеств и героев; имена собственные, относящиеся к области религии (напр. Николай Чудотворец); имена и фамилии героев чужих литературных / фольклорных произведений, упоминаемых в текстах Карамзина. Также в списки вошли все основные притяжательные прилагательные, образованные в карамзинских текстах от имён и фамилий (напр. Лизина могила, глаза Леоновы, Руссова Юлия).
Анализ ранних текстов Карамзина (до «Бедной Лизы»), преимущественно историко-литературный, позволил обнаружить в данных произведениях автора антропонимы, а вместе с ними – и целые художественные образы, наличие которых традиционно описывается только в более поздних карамзинских повестях. Таковым, например, является, в первую очередь, имя Агатон, обнаруживаемое в лирическом этюде в прозе под названием «Посвящение кущи» (1791). Выясняется, в частности, что ввод автором имени Агатона обусловлен первым появлением в его художественной прозе образа «гроба Агатона». Образы «любезной Аглаи», скорбящей по безвременно ушедшему в лучший мир Изидору обнаруживаются (вместе с соответствующими антропонимами) в качестве впервые использованных Карамзиным в лирическом прозаическом этюде «Новый год» (январь 1792), а не в неоконченной повести (или романе?) «Лиодор» (март 1792). Чрезвычайно малый по объёму текст «Посвящения кущи» демонстрирует небывалую даже для творчества Карамзина концентрацию античных мифологических имён богов и героев, причём едва ли не большая часть данных антропонимов помещается писателем в подстрочные примечания к произведению, представляющие собой достаточно подробные комментарии – описанию сюжетов греческой мифологии.
Тексты, опубликованные в «Московском журнале», начиная с «Бедной Лизы» и до прекращения издания в конце декабря 1792 г. («Деревня», «Прекрасная Царевна и счастливый карла» и особенно – «Наталья, боярская дочь»), характеризуются большим количеством антропонимов, охватывающих сферы античной мифологии, современной Карамзину культуры и литературы Просвещения, науки. Необходимо особо отметить, что в более поздних редакциях текста «Натальи, боярской дочери» автор намеренно устранил практически весь пласт античных образов и аллюзий, что неминуемо повлекло за собой резкое сокращение в редакциях 1800-х гг. количества антропонимов, принадлежащих сфере античности. Однако тщательный анализ позволил обнаружить, что в поздних редакциях «Натальи» редукции подверглись не только «античные» антропонимы, но и определённое количество имён (фамилий) исторически существовавших личностей, популярных в эпоху написания Карамзиным данной повести, например, не только Монгольфьеров шар, но также имена Месмера, Кампе, Вейсе, Морица и др.
Тексты «субъективно-лирического» типа повествования – «Остров Борнгольм» и «Сиерра-Морена» (оба – 1793) демонстрируют малое количество антропонимов. «Сиерра-Морена» в этом отношении абсолютно «героецентрична»: в ней фигурирует только два имени героев любовного треугольника – Эльвиры и Алонзо (включая притяжательные прилагательные, образованные от этих имён), даже главный герой – повествователь от первого лица и третья «сторона» треугольника – не имеет имени (везде используется только местоимение «я»).
Тексты повестей Карамзина, созданных в 1799–1803 гг. («Анекдот», «Моя исповедь», «Чувствительный и холодный», «Рыцарь нашего времени»), а также первая светская повесть «Юлия» также характеризуются рядом особенностей, впрочем, несколько разнородных. Повесть «Анекдот», имея отчасти притчеобразный характер, подобно более ранней «Сиерре-Морене», содержит только имена трёх главных героев. Повесть «Моя исповедь», повесть-очерк «Чувствительный и холодный» и неоконченный роман «Рыцарь нашего времени», напротив, в изобилии предлагают читателям антропонимы, обозначающие деятелей истории, науки, культуры и искусства самых разных эпох и стран, широкий пласт имён героев европейской литературы, и, как и прежде, имена, принадлежащие сфере античной (и римской) мифологии. В качестве новой черты следует отметить наличие «автоцитатных» имён в тексте «Рыцаря нашего времени» – героев более ранних произведений самого Карамзина: Натальи, боярской дочери и боярина Любославского. Неожиданным фактом стало устранение имени Вольтера из текста повести «Чувствительный и холодный» в редакции «Сочинений» Карамзина, а также замена в этой же повести фамилии Руссо на имя («бедного Жан-Жака»).

VI. Созданием словника антропонимов в трагедиях и сбором материалов по антропонимам в исторических сочинениях XVIII века занимался П. Е. Бухаркин. Работа велась в трех направлениях:
1. Было обследовано 30 текстов, принадлежащих 12 авторам и созданных в период с 1747 по 1809 год: А.П.Сумароков – «Хорев», «Гамлет», «Синав и Трувор», «Артистона», «Семира», «Димитрий Самозванец»; В.К.Тредиаковский – «Деидамия»; М.В.Ломоносов – «Тамира и Селим», «Демофонт»; М.М.Херасков – «Венецианская монахиня», «Освобожденная Москва»; В.И.Майков – «Агриопа», «Фемист и Иеронима»; Я.Б.Княжнин – «Владимир и Ярополк», «Росслав», «Вадим Новгородский»; А.А.Ржевский – «Подложный Смердий»; Н.П.Николев – «Сорена и Замир»; императрица Екатерина II – «Из жизни Рюрика», «Начальное управление Олега»; П.А.Плавильщиков – «Рюрик», «Ермак, покоритель Сибири»; Г.Р.Державин – «Ирод и Мариамна», «Евпраксия», «Темный»; В.А.Озеров – «Ярополк и Олег», «Эдип в Афинах», «Фингал», «Димитрий Донской», «Поликсена». Объем привлеченного материала полностью соответствует принципу репрезентативности: по подсчетам Ю.В.Стенника с 1749 по 1809 год было напечатано или поставлено на русской сцене 66 пьес, созданных 26 писателями (См.: Стенник Ю.В. Жанр трагедии в русской литературе. Эпоха классицизма. Л., 1981. С.163 – 167.); таким образом было рассмотрено примерно 45% из общего числа текстов и было привлечено почти 50% из числа авторов, обращавшихся к трагедийному жанру. К тому же описанные тексты принадлежат наиболее значимым для развития жанра трагедии в России поэтам. Выбранные пьесы отличаются тематическим многообразием, в них разрабатываются темы, относящиеся к античности («Деидамия» В.К.Тредиаковского, «Демофонт» М.В.Ломоносова, «Агриопа» В.И.Майкова, «Эдип в Афинах» и «Поликсена» В.А.Озерова); библейской истории («Ирод и Мариамна» Г.Р.Державина); истории древнего и средневекового Востока («Артистона» А.П.Сумарокова, «Подложный Смердий» А.А.Ржевского, «Фемист и Иеронима» В.И.Майкова); средневековой Европы («Гамлет» А.П.Сумарокова, «Венецианская монахиня» М.М.Хераскова, «Фингал» В.А.Озерова) и к русской истории – от легендарных времен начала русской государственности до конца средневековья («Хорев», «Синав и Трувор», «Семира», «Димитрий Самозванец» А.П.Сумарокова, «Тамира и Селим» М.В.Ломоносова, «Освобожденная Москва» М.М.Хераскова, «Владимир и Ярополк», «Росслав», «Вадим Новгородский» Я.Б.Княжнина, «Из жизни Рюрика», «Начальное управление Олега» имп. Екатерины II, «Сорена и Замир» Н.П.Николева, «Рюрик», «Ермак, покоритель Сибири» П.А.Плавильщикова, «Евпраксия» и «Темный» Г.Р.Державина, «Ярополк и Олег» и «Димитрий Донской» В.А.Озерова); русские темы в процентном отношении явно доминируют, что составляет давно констатируемую особенность русской трагедии XVIII в., впрочем, присущую литературе XVIII в. вообще; это скорее – примета времени, чем национальная черта (как обычно полагают). Большинство пьес полностью соответствуют канонам классицистической трагедии, как они сложились на русской литературной почве: они написаны 6-ти стопным ямбом с цезурой после 3 стопы (русским вариантом александрийского стиха), состоят из 5 действий и в целом придерживаются правил трех единств. Исключения составляют следующие произведения: во-первых, трагедия М.В.Ломоносова «Тамира и Селим», которая отличается от доминирующей модели русской стихотворной трагедии своей рифмовкой – перекрестной; во–вторых, «Венецианская монахиня» М.М.Хераскова, состоящая из трех действий (вместо предполагаемых пяти), в-третьих, прозаическая трагедия П.А.Плавильщикова «Ермак, покоритель Сибири», в–четвертых, пьесы Екатерины II, которые она сама определяла как «подражание Шакеспиру, без сохранения театральных обыкновенных правил». Вместе с тем, привлечение подобных, в той или другой степени выпадающих из трагического канона, пьес представлялось оправданным и важным, т.к. позволяло полнее увидеть возможные жанровые вариации. В целом, совокупность указанных выше произведений с достаточной полнотой характеризуют поэтическое многообразие и тематическое поле русской классицистической трагедии.
На основе обозначенного корпуса текстов были выделены и систематизированы все антропонимы, обозначающие действующих лиц. Они представлены в базе данных «Имена действующих лиц в русской трагедии 18 века», создающей достаточно полное представление о главных типах прецедентных для жанра трагедии имен и о принципах характеристик, определяющих место героев в развертывании драматического сюжета. Она.включает в себя антропоним, его первоначальный апеллятивный конвой, т.е. характеристику действующих лиц, название трагедии, год создания (при наличии нескольких редакций указывалось две даты: первой редакции и той редакции, которая учитывается в базе) и автора. Всего в базе 242 антропонима, которые представлены в ней в двух разных вариантах: по алфавиту и по пьесам отдельных авторов.
2. Внесенные в базу данных антропонимы были сопоставлены:
а.) С антропонимами в торжественных одах М. В. Ломоносова, А. П. Сумарокова и В. П. Петрова, представленными в материалах Е. М. Матвеева и Н. А. Гуськова. Их сравнение обнаружило существенные отличия в функционировании антропонимов в этих двух жанрах. При некоторых совпадениях в выборе имен собственных (Гостомысл, Димитрий Донской, Рюрик, Трувор, Батый, Мамай и т.д., относящихся преимущественно к древнерусской истории), их использование в трагедии и в оде преследует свои собственные цели, вследствие чего их роль в процессах текстопорождения произведений этих двух жанров оказывается различной. В оде исторические/мифологические антропонимы призваны вызвать исторические/мифологические ассоциации, поддерживающие актуальный политический смысл оды. В трагедии, напротив, исторические антропонимы обычно лишаются своей связи с реальными историческими лицами и используются, в первую очередь, как знак «высокого» смысла (т.е. смысла, не имеющего привязки к конкретной эпохе или стране и приложимого к любой исторической ситуации). Их роль совершенно иная – лишить текст исторической референции, благодаря чему он может восприниматься в качестве политической аллегории и наполняться политическими идеями, важными для современной ему жизни или же отражать современную по отношению к нему политическую ситуацию (См. применительно к А. П. Сумарокову: Ospovat K. Terror and Pity: Aleksandr Sumarokov and the Theater of Power in Elizabethan Russia. Boston, 2016). Кроме того, в оде антропонимы помещены в авторский монолог и служат целям одического поэта. В трагедии же они получают право голоса и начинают говорить от собственного имени; они – не объект, но субъект поэтического слова, имеющего эксплицированный диалогический характер. Антропонимы, не обозначающие действующих лиц (или их родственников – для прояснения родовых отношений, крайне важных для классической трагедии), в трагедии – редкость (так, в трагедии А. П. Сумарокова «Хорев» только один раз упоминается Перун, все остальные антропонимы и их многообразные вариации (282 употребления) обозначают действующих лиц).
в.) С соответствующими им антропонимами в исторических сочинениях, в частности, в тех, откуда поэтами могли быть взяты сведения о героях их произведений, т.е., с историческими трудами, которые могли служить своего рода источниками трагедий. В результате отчетливо проявилось крайнее ослабление референтных связей между трагедийным текстом и исторической ситуации, положенной в основу драматургической фабулы; в большинстве случаев можно даже констатировать безразличие трагедии к той исторической реальности, к которой она, казалось бы, отсылает. Как правило, взятые из исторических трудов имена полностью освобождаются от своей исторической конкретности. Это заметно даже в том случае, если автор стремится к точности в употреблении имен (как в случае с второстепенными персонажами трагедии Г.Р.Державина «Темный» – Стрига, Ощеря, Русалко – имена которых отмечены в древнерусской письменности, например, в «Повести об ослеплении Василия II») или сознательно имитирует исторические имена (как Екатерина II).
3. Особенности антропонимов в трагедии, выявленные в результате их рассмотрения в указных выше двух аспектах, поставили в качестве первоочередной задачи описание принципов функционирования имен собственных внутри трагедийного текста. Для решения данной задачи были выбраны три трагедии А.П.Сумарокова – «Хорев», «Артистона» и «Димитрий Самозванец». Сумароков был выбран с учетом его ведущей роли в создании и становлении русской классицистической трагедии, а выбор именно этих произведений обуславливался, во-первых, тем, что они принадлежат к разным периодам его творчества и, во-вторых, отсылают к различным историческим эпохам – первоначальной восточнославянской истории («Хорев»), истории Древнего Востока («Артистона») и Москве конца Средневековья («Димитрий Самозванец»). В этих текстах были выявлены все случаи употребления антропонимов и их тропологических замен, прежде всего – перифраз. В «Хореве» антропонимы встречаются 282 раза, в «Артистоне» – 262 раза, в «Димитрии Самозванце» – 141 раз. В абсолютном большинстве антропонимы в данных трагедиях являются обозначениями действующих лиц, другие антропонимы – редкость. Очень часто для обозначения героев используется перифраза («родитель твой» вместо Завлоха в «Хореве», «княжна драгая» вместо Оснельды – там же, «Гистапов сын» вместо Дария в «Артистоне», «Любовница и дочь предателей моих» вместо Ксении в «Димитрии Самозванце» и т.д.) и особенно синекдоха («княжна»/ «царевна» вместо имени героини, «князь» / «царь» вместо имени героя).
Собранный материал представлен и систематизирован в базе данных «Антропоним в тексте трагедии» (на материале трагедий А. П. Сумаркова)», в которой учтены все случае прямого и косвенного упоминания имен собственных в трех названных выше трагедиях (всего – 685 позиций). База данных включает в себя антропоним, цитату из текста, указание на страницу используемого издания (Сумароков А.П. Драматические произведения. Л., 1990; Библиотека русской драматургии), а также на действие и явление, название произведения, год создания и имя автора. База предлагает два варианта систематизации материала: антропонимы размещаются (внутри текста соответствующей пьесы), во-первых, по алфавиту, во-вторых, в последовательности их упоминания в тексте трагедии.

VII. Исследованием и описанием личных имен в грамматических трактатах занималась Н. В. Карева. В 2018 году на примере двух изданий «Немецкой грамматике» М. Шванвица (1-е изд. – 1730, 2-е изд. – 1734) и изданной в Берлине «Die deutsche Grammatica, Aus Unterschiedenen Autoribus zusammengebracht … von Charmyntes» (1713) исследовалось функционирование имен собственных в грамматиках иностранных языков, созданных для Академической гимназии и Академического университета в первой половине XVIII века, и их европейских источниках. Были получены электронные копии грамматик; уточнены имеющиеся биографические сведения об их авторах и обстоятельствах создания ими учебных руководств; тексты грамматик были сопоставлены. В результате на примере фрагментов, включающих в себя имена собственные, удалось показать, как именно Шванвиц модифицировал текст «Die deutsche Grammatica … von Charmyntes», в каких случаях он сохранял примеры немецкого оригинала, в каких – заменял их на другие. Были сопоставлены тексты первого и второго – в значительной степени переработанного В.Е. Адодуровым – изданий грамматики «Немецкой грамматики» Шванвица, что также позволило сделать выводы о том, какие имена собственные были сохранены, а какие подверглись замене при подготовке второго издания. «Немецкая грамматика» М. Шванвица – наряду с «Сокращением грамматики латинской» В.И. Лебедева и «Новой французской грамматикой» В.Е. Теплова – принадлежит к числу пособий, созданных для учащихся Академической гимназии в 1730–1750-е гг. Академическая гимназия находилась в это время под сильным влиянием протестантского педагогического канона, поэтому первые руководства по изучению иностранных языков создавались с опорой на немецкие грамматические сочинения. «Сокращение грамматики латинской» В.И. Лебедева восходит к т.н. Бранбербургской грамматике «Grammatica Marchica», а «Новая французская грамматика» В.Е. Теплова является переводом немецкой анонимной грамматики французского языка «Neue und vollständige Franzosische Grammatik». Что касается «Немецкой грамматики» М. Шванвица, то, К. Кох в монографии «Deutsch als Fremdsprache im Russland des 18. Jahrhunderts» высказала предположение, что в ее основе лежит изданная в 1713 г. «Die deutsche Grammatica, Aus Unterschiedenen Autoribus zusammengebracht / Und in Deutschland studierenden Rußischen Nation zum besten / In einem Compendio herausgegeben von Charmyntes». «Академические» грамматики иностранных языков 1730–1750-х гг. чрезвычайно интересны с точки зрения исследования формирования корпуса лексики, характерной для учебного текста по иностранному языку. Среди примеров, переходивших из грамматики в грамматику в XVIII в., было немало имен собственных, использовавшихся для иллюстрации правил произношения, особенностей склонения и др. «Академические грамматики» иностранных языков либо были написаны полностью по-русски – как грамматики В.Е. Теплова и В.И. Лебедева, либо имели параллельные тексты на русском и иностранном языка – как грамматика М. Шванвица. Для удобства студентов иностранным парадигмам словоизменения давались русские параллельные формы, подыскивались русские эквиваленты немецким, французским и латинским именам. Таким образом, новые номинации входили в русский литературный язык и выстраивалась система соответствий между иноязычными и русскими именами собственными. Для того, чтобы показать, как именно происходило выстраивание соответствий между иноязычными и русскими антропонимами мы сопоставили немецкую грамматику «Die deutsche Grammatica, Aus Unterschiedenen Autoribus zusammengebracht … von Charmyntes» (1713) и написанную по-немецки с русским параллельным текстом «Немецкую грамматику из разных авторов собранную и российской юности в пользу изданную» М. Шванвица (1-е изд. – 1730; 2-е изд. – 1734).
Поставленная задача актуальна не только для исследования особенностей функционирования антропонимической лексики в русском языке XVIII в. В 1983 г. в статье «Die Peterburger «Teutsche Grammatica» und die Anfänge der Russistik in Russland» Г. Кайперт указал на значимость «Немецкой грамматики» М. Шванвица для формирования грамматической мысли в России. В 2002 г. К. Кох обратила внимание на текстуальную близость «Немецкой грамматикой» М. Шванвица и «Die deutsche Grammatica … von Charmyntes». Тезис о текстуальной близости грамматики М. Шванвица и «Die deutsche Grammatica … von Charmyntes», так же как и утверждение о том, что именно «Die deutsche Grammatica … von Charmyntes» стала – в области грамматического описания – проводником западного знания и европейских кодификационных моделей в Россию («das grammatische Know-how aus dem Westen nach Russland») нуждаются в более подробной разработке. Именно поэтому в рамках проекта мы решили сопоставить эти два текста, обращая внимание в первую очередь на то, как из одной грамматики в другую переходил корпус репрезентативных примеров, как в результате перевода и адаптации немецкого текста некоторые имена собственные оказались ассоциированы с определенными грамматическими разделами и как складывалась система соответствий между немецкими и латинскими именами собственными и их русскими аналогами. Для работы по сопоставлению текстов были выявлены имеющиеся в Санкт-Петербурге издания «Die deutsche Grammatica, Aus Unterschiedenen Autoribus zusammengebracht … von Charmyntes» (1713). Грамматика является библиографической редкостью: на сегодняшний день известны три ее экземпляра, два из которых находятся в Санкт-Петербурге (один экземпляр – в БАН и один – в РНБ) и еще один – в Германии, в библиотеке университета Ростока. Были сопоставлены два имеющиеся в Санкт-Петербурге экземпляра «Die deutsche Grammatica … von Charmyntes»: на экземпляре, хранящемся в РНБ, были обнаружены владельческие пометы, которые станут объектом отдельного исследования. Также в результате сотрудничества с фондом «Академическое собрание» БАН были получены фотокопии «Die deutsche Grammatica … von Charmyntes» и первого (1730) и второго (1734) изданий «Немецкой грамматики» М. Шванвица. По полученным фотокопиям осуществлялось сопоставление текстов Харминтеса и Шванвица. Были уточнены данные об авторе «Die deutsche Grammatica, Aus Unterschiedenen Autoribus zusammengebracht … von Charmyntes» (1713). В названии грамматики заявлено, что ее автором является Харминтес, однако немецкий грамматист с таким именем неизвестен, что заставляет предположить, что Харминтес – это псевдоним. В каталоге БАН авторство «Die deutsche Grammatica … von Charmyntes» приписывается Г.Ф.В. Юнкеру, но это предположение кажется нелепым, учитывая тот факт, что Юнкеру на момент публикации грамматики было 8 лет. В названии грамматики (которая издана в Берлине!) указано, что учебное руководство составлено для обучающихся в Германии русских студентов («in Deutschland studierende … Russische … Nation»). Соответственно, можно предположить, что грамматика была составлена преподавателем немецкого языка, который в это время обучал русских студентов в Германии и поэтому составил для них учебное руководство. К. Кох высказывает предположение, что этим преподавателем мог быть Иоганн Леонгард Фриш (1666–1743) – филолог, орнитолог, энтомолог, один из пионеров немецкой славистики, создатель грамматик и словарей, принадлежавший к коллективу берлинских преподавателей, подготовивших серию учебных пособий для обязательного употребления в государственных гимназиях на территории маркграфства Бранденбург. Наиболее известной из этих пособий стала латинская Брандербургская грамматика, выдержавшая множество переизданий и получившая известность не только в Европе, но и в России. Неизвестно, как экземпляры немецкой грамматики Харминтеса-Фриша попали в Россию. Однако, попав в Петербург, «Die deutsche Grammatica … von Charmyntes» стала известна М. Шванвицу, который собирался написать двуязычную грамматику немецкого языка для учеников Академической гимназии. В какой именно момент М. Шванвиц взялся за переработку «Die deutsche Grammatica … von Charmyntes» – неизвестно. Однако, в 1728 г. грамматика была уже почти готова; ее русская часть была отправлена в Москву в славяно-греко-латинскую Академию, откуда пришла правка (МАН: 1, 405–406). Грамматика Шванвица была отпечатана в Академической типографии в 1730 г. (тираж не известен), но к 1732 г. отпечатанных экземпляров стало не хватать, и было решено подготовить второе, исправленное издание. Второе, в значительной степени переработанное (правка коснулась, в основном, грамматической терминологии) издание грамматики Шванвица было подготовлено В.Е. Адодуровым и вышло в 1734 г., а в 1745 г., уже после смерти Шванвица, вышло третье издание, в подготовке которого участвовал Я. Штелин. «Немецкая грамматика» М. Шванвица использовалось не только в Академической гимназии, но и в Сухопутном шляхетном корпусе, и других русских школах, где преподавался немецкий язык. Таким образом, исследование грамматики М. Шванвица и сопоставление ее текста с текстом «Die deutsche Grammatica» Фриша-Харминтеса открывает интересные перспективы исследования: через посредство грамматики Шванвица, основанной на грамматике Фриша-Харминтеса, в Россию проникла немецкая традиция лингвистического описания, представленная в грамматиках К. Штилера («Kurze Lehrschrift von der Hochteutschen Sprachkunst», Nürnberg, 1691) и И. Бёдикера («Grund-Sätze der Deutschen Sprache im Reden und Schreiben», Cölln an der Spree, 1690), к которым обращался Фриш, составляя свою грамматику. Как и Штилер в своей грамматике, Фриш-Харминтес делит грамматику на четыре части: 1. Recht-Schreibung (Orthographia); 2. Wort-Forschung (Etimologia); 3. Wort-Fügung (Syntaxix); 4. Thon-Sprechung (Prosodia). Это же деление материала мы находим в грамматике Шванвица. Однако, если грамматика Фриша-Харминтеса являет собой радикальное сокращение грамматик Штилера и Бедикера, то грамматика Шванвица, по всей видимости (это предположение нуждается в дополнительных изысканиях), является расширенной версией грамматики Фриша-Харминтеса с дополнениями из грамматики Бедикера – в особенности это касается первой части (Orthographia) и главы о глаголе. В том, что касается примеров, в грамматике Фриша-Харминтеса они по большей части заимствованы из грамматик Штилера и Бедикера. Шванвиц же в ряде случает заменяет примеры Фриша-Харминтеса на свои, стараясь адаптировать их для русского читателя. См., например, в разделе об употреблении артикля с именами собственными в грамматике Фриша-Харминтеса мы читаем: «Wenn ein Adjectivum oder Participium dem Nomini Proprio zugegeben wird/ so wird der Articulus beybehalten/ als: Der heilige Johannes, Das grosse Rom / der starcke Hercules, Die keusche Lucretia, Das geplagte Teutschland, Der barmhertzige Gott» (S. 68). В соответствующем разделе в грамматике Шванвица грамматическое правило формулируется с большей степенью подробности (обнаруживая однако зависимость от формулировки Фриша-Харминтеса), примеры же даны другие, адаптированные для читателя-жителя России: «Wenn aber einem solchen Nomini Proprio ein Adiectiuum oder Participium vorgesesset wird, so wird der Articulus beybehalten, als: Novgorod ist eine alte Handels=Stadt, Kalincka ist ein lustiger Ort, Das berühmte Novgorod, Das angenehme Kalincka» (C. 348, 350). Ср. русский текст Шванвица: «Номина пропрiя (имяна собственные) земель, городовъ и деревень неимѣютъ артикулъ; но ежели предъ такимъ имянемъ собственным адѣктивумъ или партиципiумъ стоитъ, то неотметается артикулъ, яко: … Novgorod ist eine alte Handels=Stadt, Новгородъ есть древнiи торговыи городъ. Kalincka ist ein lustiger Ort, калинка есть веселое мѣсто. …, Das berühmte Novgorod, славныи новгородъ, Das angenehme Kalincka, прiятная калинка» (с. 349, 351). Особенно в этом смысле выразительны примеры, содержащие имена собственные: имена монархов из грамматики Фриша-Харминтеса (Карл Шестой, Филипп Пятый) заменяются Шванвицем на имена других монархов – значимых для русского сознания первой трети XVIII века исторических персонажей (Петр Первый, Каролус Вторыи надесять). См., например: «So wird auch offtermahls das Adjectivum mit dem Articulo nach dem Substantivo geseßt insonderheit/ wenn man die Nomina Propria mit denen Ordinalibus folgender massen gebrauchet: Carl der Sechste/ Ludwig der Vierzehende/ Philip der Fünnfte. Gott der Allmächtige» [Фриш-Харминтес: 71]; «Gleichermaßen warden die Numeri Ordinales hinter dem Substantiuo mit dem Atticulo geseßet, als: Peter der Erste, Carl der Zwölffte, Ludwig der Vierzehnde, Людови къ четвертыи надесять» ↔ «Равнымже образомъ поставляются числа ординалные послѣ субстантива съ артикуломъ, яко: Peter der Erste, Петръ первыи, Carl der Zwölffte, Каролусъ вторыи надесять, Ludwig der Vierzehnde, Людови къ четвертыи надесять» [Шванвиц 1730: 354–355]. Попытка адаптировать примеры из грамматики Фриша-Харминтеса для русского читателя вообще характерна для грамматики Шванвица. Мы сопоставили содержащие имена собственные фрагменты двух грамматик – Фриша-Харминтеса и первого издания грамматики Шванвица (см. таблицу в Приложении). Представленный сопоставительный материал позволяет сформулировать выводы о том, что для Шванвица были характерны три типа отношения к тексту-источнику:
1. Шванвиц менял формулировку грамматического правила, однако оставлял пример из грамматики Фриша-Харминтеса.
Например, в разделе о произношении буквы а:
«Das a lautet unterweilen wie das Pathach, unterweilen wie Kamerz bey den Hebraern/ als: Adam, Abraham…» [Фриш-Харминтес 1713: 2].
Darunter sind sechs Vocales, oder selbstlautende Buchstaben. A. als Abraham» ↔ «Между которыми суть шесть вокалесъ, или самогласные писмена. A. яко: Abraham/ Авраамъ» [Шванвиц 1730: 4–5].
2. Шванвиц заимствовал из грамматики Фриша-Харминтеса формулировку правила, частично дополняя ее, и примеры, незначительно модифицируя их или добавляя свои.
Например, в разделе о произношении буквы С:
«С. Wird niemahlen am Ende allein geseßet, sondern mit dem K. als: starck, Gewerck. Es sey den, wenn es fremde Wörter sind, als: Isaac, Aabacuc» ↔ «С. никогда на концѣ одно не поставляется, но съ лiтерою k/ яко: starck/ крѣпко, Gewerck/ рукодѣлiе. Развѣ оные иностранные слова суть, яко: Isaac/ Iсаакъ, Aabacuc / Аввакумъ» [Шванвиц 1730: 14–15].
«С wird niemahlen am Ende allein geseßet/ sondern mit dem K. als: Issac/ Aabacuc» [Фриш-Харминтес 1713: 3].
Или в разделе о роде имен собственных:
«Hierher gehören auch die Nahmen der Weiber/ welche von den Manns=Nahmen gemacht warden, so aber Anomala sind/ als: Johann/ Johanna, Philipp / Philippina, Wilhelm / Wilhelmina, Henrich / Henrietta, Carol/ Charlotte, Christian, Christina» ↔ «Къ сему принадлежатъ такожде имяна женъ, которые изъ мужескихъ имянъ сочиняются, и аномала суть, яко: Johann, Iоаннъ, Johanna, Iоанна, Philip, Филиппъ, Philippina, Филиппина, Wilhelm, Вилгелмъ, Wilhelmina, Вилгелмина, Henrich, Генрихъ, Henriette, Генрiетта, Carl, Карлъ, Carlotte, Шарлотта, Christian, Христiанъ, Christina, Христина» [Шванвиц 1730: 148–149].
«Hierher gehören die Nomina Propria der Weiber/ welche aus den Manns=Nahmen gemacht warden/ als: Johannes/ Johanna, Philippus/ Philippina, Wilhelmus/ Wilhelmina, Henricus/ Henrietta, Carolus/ Charlotta» [Фриш-Харминтес 1713: 11].
3. Шванвиц менял и формулировку правила, и примеры; его текст обнаруживает мало сходства с текстом соответствуюшего раздела грамматики Фриша-Харминтеса. Например:
«Wenn zwey oder mehr Substantiva beyeinander stehen/ da eins das andere erkläret/ müssen sie in gleichem Numero und Casu stehen/ als: Herr Gott Vater/ Johann Friedrich Herzog» [Фриш-Харминтес: 73].
«Wenn zwey oder mehr Substantiua bey einander stehen, da eines das andere erkläret, müssen sie in gleichem Numero und Casu geseßet warden, als: Herr Gott Vater,
Schöpfer Himmels und der Erden. Peter der Erste, Kayser und souverainer Beherrscher von ganz Reußland, Vater des Vaterlandes» ↔ «Когда два или болѣе субстантивовъ въмѣстѣ стоятъ, такъ что одно другое изъясняетъ, то надлежитъ оные въравномъ числѣ и падежѣ поставить, яко: Herr Gott Vater, Schöpfer Himmels und der Erden, господи боже отче, создатель неба и земли, Peter der Erste, Kayser und souverainer Beherrscher von ganz Reußland, Vater des Vaterlandes, Петр Первыи, Iмператоръ и самодержецъ всероссiискiи, отецъ отечества» [Шванвиц 1730: 356–357].
Собранный материал позволил сформулировать выводы о том, какого типа имена собственные использовались в качестве примеров в грамматиках иностранного (в нашем случае – немецкого) языка для русских читателей в XVIII веке. Это 1) библейские имена собственные: Abraham, Gabriel, Michael, Isaac, Josef, Christus и др.; 2) имена античных писателей, правителей, божеств, ученых, политиков и т.д.: Cicero, Xerxes, Jupiter, Pallas, Venus, Diana, Marcellus, Archimedes и др.; 3) имена русских и европейских монархов: Peter, Peter der Erste, Peter der Große, Friedrich der Weise, Carl der Zwölffte, Ludwig der Vierzehnde, Anna, Catharina и др.; 4) характерные немецкие мужские и женские имена: Johann, Johanna, Philip, Philippina, Wilhelm, Wilhelmina, Henrich, Henriette, Carl, Carlotte, Christian, Christina и др.; 5) характерные немецкие фамилии (причем отмечены варианты как с окончанием мужского рода, так и с окончанием женского рода): Ziegler, Zieglerin, Buchholß, Buchholßin, Wolff, Wolffin и др.
Таким образом, в 2018 году был составлен реестр личных имен в первых двух изданиях грамматики Шванвица и ее источнике – грамматике Фриша-Харминтеса. Собранные материалы позволили ответить на вопрос о степени обусловленности антропонимов-иллюстраций текстом-источником; сформулировать выводы об особенностях перевода и передачи имени собственного при вхождении в русский язык; составить представление об «антропонимическом тезаурусе», характерном для грамматического трактата первой половины XVIII века, т.е. о значимых именах, часто использовавшихся в эту эпоху в грамматиках в качестве примеров.

VIII. Проблемой формирования корпуса имен собственных (антропонимов) XVIII столетия, от которых образовывались притяжательные прилагательные, занимался Д. В. Руднев. Работа проводилась в нескольких аспектах. Была собрана, проанализирована и обобщена литература по теме притяжательных прилагательных и выражения притяжательности. Существующая научная литература практически не обобщает данных об особенностях функционирования притяжательных прилагательных в русском языке XVIII в. Исключение составляет небольшая статья финского слависта М. Б. Виднэс «О выражении принадлежности прилагательным и родительным падежом принадлежности в русском языке XVIII–XIX вв. (Scandoslavica. 1958. T. 4. С. 166–175) (=О некоторых изменения в позиции выражения принадлежности в русском языке XVIII–XIX веков // Вопросы языкознания. 1958. № 5. С. 99–101). По мнению исследовательницы, родительный принадлежности распространился в русском языке во второй половине XVIII в. под влиянием французского языка, «тогда как притяжательное прилагательное, все чаще употребляемое в препозиции, оставалось в просторечии». К сожалению, наблюдения Виднэс носят самый общий характер и не позволяют сделать вывод о том, как именно происходило вытеснение одной конструкции другой. Можно предположить, что вытеснение конструкций с притяжательными прилагательными происходило не одновременно в разных падежных формах, в разных значениях притяжательного прилагательного, с разными притяжательными суффиксами и в разных стилистических условиях. Для понимания процессов, проходивших в конструкциях с притяжательными прилагательными в русском языке XVIII в., имеют ценность наблюдения, сделанные исследователями применительно к современному русскому языку, с одной стороны, и к древнерусскому языку – с другой. Из работ на материале современного русского языка особенно можно отметить диссертацию и статьи Б. М. Гришпуна, который отмечает неравномерность употребления падежных форм притяжательных прилагательных с суффиксами –ов и –ин: главным образом они употребляются в И. п. (43,5%), Р. п. (22%) и В. п. (18%). Таким образом, падежная форма стержневого слова оказывает влияние на выбор между притяжательным прилагательным и родительным притяжательным существительного. От семантики стержневого слова зависит семантика притяжательного прилагательного; выделяются пять групп: 1) с существительными, обозначающими животных и вещи; 2) с существительными, обозначающими предметы, связанные с понятием места и географическими понятиями; 3) с существительными, обозначающими часть организма человека; 4) с отвлеченными существительными; 5) с существительными с личными значениями. Из работ, исследующих историю притяжательных прилагательных в древнерусском языке, отметим диссертации и статьи Н. С. Валгиной, Н. В. Логуновой, С. Я. Макаровой, С. В. Фроловой, В. К. Чернецкого. В работах перечисленных исследователей определены смысловые отношения, выражавшиеся притяжательными прилагательными в древнерусском языке, а также условия, когда притяжательное прилагательное было невозможно и заменялось на родительный принадлежности: 1) при наличии у существительного со значением лица определения или приложения, 2) если имя собственное состояло из нескольких слов; 3) при субстантивации прилагательного или причастия; 4) когда необходимо было выразить принадлежность двум или нескольким лицам (см. работы Макаровой и Чернецкого). До XIV в. употребление родительного принадлежности в иных случаях практически не отмечается, однако в старорусский период распространяется его употребление и в тех случаях, где ранее господствовало притяжательное прилагательное. «Этот факт, – по словам Макаровой, – позволяет предположить, что в указанный период начинается нарушение установившегося в языке более древней поры соотношения в употреблении притяжательных прилагательных и родительного принадлежности, когда родительный падеж употреблялся только в случае невозможности употребления притяжательного прилагательного». Рост числа конструкций с родительным принадлежности от одиночных существительных продолжился в XVIII в. По наблюдениям Чернецкого, в конце XVII – первой трети XVIII в. доля подобных употребления составляла 12,3% от всех случаев употребления родительного принадлежности; это показывает, что «сфера употребления родительного принадлежности значительно расширилась по сравнению с использованием его в письменных памятниках предшествующих веков». Вопреки утверждению Виднэс о том, что процесс вытеснения притяжательного прилагательного родительным принадлежности происходит со второй половины XVIII в., Чернецкий отмечает широкое распространение родительного принадлежности уже в первой трети века. Так, по его подсчетам, в «Книге о скудости и богатстве» И. Т. Посошкова соотношение притяжательного прилагательного к родительному принадлежности составляет 54% к 46%, в «Письмах и бумагах Петро Великого» – 43,3% к 51,4% (+4,9% контаминированные конструкции), в газете «Ведомости» – 34,5% к 63,5% (+1,7% контаминированне конструкции и 0,3% дательный принадлежности), в произведениях А. Д. Кантемира – 17,7% к 81,7% (+0,5% контаминации). Данные Чернецкого примечательны тем, что показывают неравномерность соотношения двух способов выражения принадлежности в текстах разных жанров. Это говорит о необходимости исследования динамики притяжательных конструкций в пределах отдельных жанров.
В связи с отбором источников для исследования притяжательных конструкций в русском языке XVIII в. было проведено обследование отдельных текстов разных жанров. Наиболее богатыми конструкциями оказались исторические произведения и художественная проза. Были проанализированы следующие произведения: Курганов Н. Г. Писмовник. Ч. 1. СПб., 1793; Ломоносов М. В. Древняя российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого или до 1054 года. СПб., 1766; в) Несчастный Никанор // Повести разумные и замысловатые. М., 1989. С. 499–660; Новиков Н. И. Живописец 1772 – 1773. Изд. 7-е. СПб., 1864; Радищев А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву // А.Н. Радищев. Полное собрание сочинений. Т. 1. М.;Л., 1938. С. 225–392; Санкт-Петербургские ученые ведомости на 1777 год. Изд. 2-е. СПб., 1873; Татищев В. Н. Разговор двух приятелей о пользе науки и училищах // Татищев В. Н. Собрание сочинений. Т. 8. М., 1996. С. 51–132; Чулков М. М. Пригожая повариха // Русская проза XVIIIвека. Т. 1. М.; Л., 1950. С. 159–192; Щербатов М. М. История российская от древнейших времян. Т. 1. От начала до кончины великого князя Ярослава Владимеровича. СПб., 1770; Эмин Ф. А. Адская почта, или Курьер из ада с письмами. СПб., 1788.
Проведенное обследование текстов XVIII в. показало различия в стилистической окраске притяжательных прилагательных разной структуры. Так, во второй половине XVIII в. притяжательные прилагательные с суффиксом –ов широко употребляются в текстах различной стилевой окраски, тогда как прилагательные с суффиксом ¬–ин начинают избегаться в текстах, отмеченных высокой окраской (например, «Иосиф» Битобе в переводе Фонвизина). Таким образом, существует необходимость привлечь к исследованию тексты, относящиеся к высокому штилю, для определения стилистического потенциала прилагательных с суффиксами –ов и –ин.
Динамика конструкций с притяжательными прилагательными в русском языке была обусловлена различием их судьбы в зависимости от семантики. Сопоставление текстов первой и второй половины века показало, что происходит сокращение употребления конструкций, выражавших субъектные и объектные отношения. Это находилось, по-видимому, в прямой связи с преобразованием современной письменной речи, в которой, как отмечает В. Л. Георгиева, выражение субъектных и объектных отношений перешло от прилагательных к существительным в силу их предметной семантики.